Неточные совпадения
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим
обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как
замечала Дарья Александровна.
Вдруг в один день, подходя к окну
обычным порядком, с трубкой и чашкой в руках,
заметил он во дворе движенье и некоторую суету.
Когда говорили о красоте, Клим предпочитал осторожно молчать, хотя давно
заметил, что о ней говорят все больше и тема эта становится такой же
обычной, как погода и здоровье.
Замечу еще, что он, в разговоре, от рассеянности ли какой, часто забывал слова самые
обычные, которые отлично знал, но которые вдруг почему-то у него из ума выскакивали.
Раздвоения этого мира на добрую и злую стихию, роста не только добра, но и зла
обычное прогрессистское сознание не
замечает.
Надобно
заметить, что пролетающая птица не кричит своим обыкновенным голосом, а прилетающая и занимающая места, хотя бы и временно, сейчас начинает свой природный,
обычный крик и свист.
Теперь, в первый еще раз, Петр
смело и как будто даже не вполне сознательно подходил к своему
обычному месту…
Она внимательно следила за Николаем, но, кроме озабоченности, заслонившей
обычное, доброе и мягкое выражение лица, не
замечала ничего.
Отец спросил у меня, куда я ходил, и, выслушав внимательно
обычный ответ, ограничился тем, что повторил мне приказ ни под каким видом не отлучаться из дому без его позволения. Приказ был категоричен и очень решителен; ослушаться его я не
посмел, но не решался также и обратиться к отцу за позволением.
У крыльца долго и шумно рассаживались. Ромашов поместился с двумя барышнями Михиными. Между экипажами топтался с
обычным угнетенным, безнадежно-унылым видом штабс-капитан Лещенко, которого раньше Ромашов не
заметил и которого никто не хотел брать с собою в фаэтон. Ромашов окликнул его и предложил ему место рядом с собою на передней скамейке. Лещенко поглядел на подпоручика собачьими, преданными, добрыми глазами и со вздохом полез в экипаж.
К Корнаковым вместе с Володей я вошел
смело; но когда меня княгиня пригласила танцевать и я почему-то, несмотря на то, что ехал с одной мыслью танцевать очень много, сказал, что я не танцую, я оробел и, оставшись один между незнакомыми людьми, впал в свою
обычную непреодолимую, все возрастающую застенчивость. Я молча стоял на одном месте целый вечер.
Затем в толпе молодых дам и полураспущенных молодых людей, составлявших
обычную свиту Юлии Михайловны и между которыми эта распущенность принималась за веселость, а грошовый цинизм за ум, я
заметил два-три новых лица: какого-то заезжего, очень юлившего поляка, какого-то немца-доктора, здорового старика, громко и с наслаждением смеявшегося поминутно собственным своим вицам, и, наконец, какого-то очень молодого князька из Петербурга, автоматической фигуры, с осанкой государственного человека и в ужасно длинных воротничках.
Он хотел было сначала наказать легко, но, не слыша
обычных «ваше благородие, отец родной, помилуйте, заставьте за себя вечно бога
молить» и проч., рассвирепел и дал розог пятьдесят лишних, желая добиться и крику и просьб, — и добился.
Гулять на улицу меня не пускали, да и некогда было гулять, — работа все росла; теперь, кроме
обычного труда за горничную, дворника и «мальчика на посылках», я должен был ежедневно набивать гвоздями на широкие доски коленкор, наклеивать на него чертежи, переписывать
сметы строительных работ хозяина, проверять счета подрядчиков, — хозяин работал с утра до ночи, как машина.
Должен
заметить, что я повиновался своему странному чувству с досадой,
обычной при всякой несвоевременной помехе.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо
обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не
заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в моем укромном уголке, то посещая столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь, на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы шли за реформами, люди будто бы покидали свои
обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен,
заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
Вернувшись домой, Гордей Евстратыч, после
обычного в таких случаях чаепития, позвал Татьяну Власьевну за собой в горницу. Старуха по лицу сына
заметила, что случилось что-то важное, но что именно — она никак не могла разгадать.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело
обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно,
заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
«Что же правда? — думал я. — Может, это мне только кажется, что этот вот один Тит есть правда… Может, их всегда два, и только в
обычное время я этого не
замечаю… Потому что мне удобнее, чтобы Тит был один. При двух Титах неприятно кружится голова…»
— Все это так, —
заметила графиня, снова поглядывая на мужа, который подошел в эту минуту к столу и занял
обычное свое место, — но я всегда боюсь этих зрелищ… Наши дети особенно так нервны, так впечатлительны…
Герой мой, в своем желчном расположении, в бездействии и скуке, не
замечая сам того, начал увеличивать
обычную порцию вина, которое он прежде пил в весьма малом количестве.
По уходе Смагина генерал долго не мог успокоиться и раза два проходил из своего кабинета в гостиную, чтобы рассказать какую-нибудь новую подробность из анекдота о свечке. Енафа Аркадьевна только пожимала плечами, а генерал не хотел ничего
замечать и продолжал смеяться с
обычным грозным добродушием.
— Я, то есть мы, сударь, ваше благородие, то есть я, примером сказать, да и хозяйка моя уж и как за вас Бога
молим, — начал Мурин, обращаясь к Ордынову, покамест Ярослав Ильич подавлял
обычное волнение свое, и пристально смотря на него, — да сами знаете, сударь, она баба хворая, глупая; меня самого еле ноги носят…
Моя голова становилась тесна для этих жгучих мыслей, как тесна была эта каморка для всяких планов борьбы и
мести. Я вскочил, присел на своей постели, охватил голову руками и пытался призвать к себе
обычное самообладание.
На небольшой полянке, середи частого елового леса, стоял высокий деревянный крест с прибитым в середине медным распятьем. Здесь, по преданью, стояла келья отца Варлаама, здесь он сожег себя со ученики своими. Придя на место и положив перед крестом
обычный семипоклонный нача́л, богомольцы стали по чину, и мать Аркадия,
заметив, что отец Иосиф намеревается начать канон, поспешила «замолитвовать». Не хотела и тут ему уступить, хоть по скитским обычаям первенство следовало Иосифу, как старцу.
И,
заметив, что молодой матросик совсем смутился, получив в ответ на свое простодушное излияние такой строгий окрик, Бастрюков проговорил уже
обычным своим мягким и добродушным тоном...
Не найдя никаких погрешностей,
заметить которые мог бы только такой дока старший офицер, каким был Андрей Николаевич, он отдал бинокль Лопатину и торопливо сбежал с мостика, чтобы носиться по всему корвету и приглядывать, как во время
обычной утренней чистки моют, убирают и скоблят его любимый «Коршун».
Егор Сергеич дольше всех радел. От изнеможенья несколько раз падал он без чувств. И тут
заметили Божьи люди, что в минуты бесчувствия не только
обычная пена, но даже кровь показывалась на его губах. Это было признано знаком присущей величайшей благодати.
Павла Артемьевна так глубоко погрузилась в свои мысли, что не
заметила, как тихо скрипнула классная дверь и тонкая фигура подростка, закутанного в теплый байковый платок поверх
обычного форменного платья приютки, вошла в комнату.
Погруженная в свою
обычную задумчивость, Дуня машинально выступала по праздничной оживленной улице, не
замечая, что делалось кругом. А вокруг нее пышно развертывалась жизнь.
Феничка так замечталась о рассказах своего «предмета», что не
заметила, как быстро распахнулась дверь рабочей и… и громкий, неудержимый хохот потряс
обычную тишину рукодельных часов.
В горле у него захрипело. Он закашлялся и приложил платок к губам. Теркину показалось, что на платке красные пятна, но сам Аршаулов не
заметил этого, сунул платок в наружный карман пальто и опять стал давить грудь обеими руками своим
обычным жестом.
И горько продолжал смеяться. Я растерялся и почувствовал, что неудержимо краснею. Люба сидела, низко опустив голову, взволнованная, красная. Марья Матвеевна
метнула на мужа негодующий взгляд и заговорила
обычным тоном...
Так и поехал на бал нарумяненным; да и брови-то смыл не особенно тщательно, — были не черные, а все-таки много темнее
обычного. Сначала все шло хорошо, — никто ничего не
замечал. Но начались танцы. Было жарко, душно; я танцевал с упоением в своем суконном синем мундирчике с серебряными пуговицами. В антракте вошел в комнату для мальчиков. Гимназисты увидели меня и стали хохотать...
— Да усадите вы ее в таратайку, —
замечает, теряя свое
обычное спокойствие, Чахов. — Ведь она солнечный удар схватит.
Она давно
замечала страшную перемену в своем любимце; знала его ухаживания за какой-то московской актрисой Пальм-Швейцарской, смотрела на это ухаживанье сквозь пальцы, считая это увлечение со стороны сына
обычною данью молодости, не подозревая ничего серьезного и, конечно, не имея ни малейшего понятия о том, кто эта Пальм-Швейцарская.
Но и тут добрая хозяйка,
заметив, что в урочный час в такой-то номер не требовали обеда, и узнав, что постоялец дома и здоров, приказывала иногда подать к нему
обычные порции.
Доктор, впрочем, как человек привычный, не обратил на это
обычное для него явление никакого внимания, меня же положительно отшатнуло, но, устыдясь свой слабости, я вошел довольно
смело. Поздоровавшись с присутствующими, я уселся на любезно предложенный мне заседателем табурет.
И случилось это на исповеди: окованный своею неподвижною думой, о. Василий равнодушно предлагал какой-то старухе
обычные вопросы, когда внезапно поразила его странность, которой не
замечал он раньше: он стоит и спокойно расспрашивает о самых сокровенных помыслах и чувствах, а какой-то человек пугливо смотрит на него и отвечает правду — ту правду, которой не дано знать никому другому.
Валя счастливо рассмеялся, но тотчас же принял свой
обычный суровый вид и со снисходительностью взрослого человека, вспоминающего ошибки молодости,
заметил...